Во время правления Сталина российский язык стал в СССР аспектом выживания, маркером политической благонадежности и типичным методом мимикрии. Об этом в интервью «Ленте.ру» поведала претендент филологических наук, преподаватель кафедры зарубежных языков и лингводидактики Сибирского института управления — филиала РАНХиГС при Президенте РФ Татьяна Савина.
Языковые штампы
По воззрению филолога, в 1-ые годы русской власти население страны, в особенности молодежь, с энтузиазмом осваивало новейшую революционную лексику. В ту эру в СССР властвовали романтика, интерес и вера в светлое будущее — все это было очень откровенно, но недолго.
Начиная с шестьдесятых годов словесные идейные формулы стопроцентно перевоплотился в «подстилочные фразы», как их именовал языковед Александр Скафтымов — к примеру, церемониальный зачин «в свете решений съезда КПСС». Нескончаемое тиражирование, лозунговый нрав, невозможность критичного анализа — все это признаки выражения русского типа. Из-за неизменных повторов одинаковых ритуальных фраз, цитат и ссылок на их такое утверждение в итоге утрачивало авторство и смысл, а от слова оставалась только его наружняя скорлупа.
Савина выделила, что точно время оттепели стало знаковым в истории развития российского языка русского периода как начало преодоления идейных схем, интегрированных в сознание носителей языка.
Печать и журнальчик учета — принципиальная атрибутика органов русской власти на селе
Точно художественная литература периода оттепели ясно обозначила вероятные границы разрушения официальной языковой формулы как 1-ые шаги к десакрализации партийного текста и деидеологизации общества.
Для «русского канцелярита» больше подходит определение, введенное французским языковедом П. Серио — «древесный язык», которое охарактеризовывает вторжение в ежедневную речь идейных штампов
Татьяна Савинакандидат филологических наук
Разницу меж «канцеляритом» (это слово в 1960-е годы выдумал К. Чуковский в отношении языка чиновников и бюрократов) и «древесным языком» в ту же эру наглядно проявили братья Стругацкие в сатирических повестях «Пн начинается в субботу» и «Притче о Тройке». Они ввели в литературу иронический образ партийного чиновника при помощи преднамеренного и гипертрофированного роста объема идейных штампов в речи персонажа в ежедневном либо бытовом контексте.
К примеру, каменные высказывания Камноедова, как и утрированная речь товарища Фарфуркиса и членов управленческого триумвирата из «Сказки о Тройке», несомненно апеллируют к такому же условному персонажу Ильфа и Петрова — товарищу Полыхаеву с его набором резиновых печатей, «резиновых» языковых штампов. Но образ доктора Выбегалло лингвистически труднее. Укрепление сатирических частей в языковой характеристике персонажа скрывало осторожную критику русских идейных концептов, потому в итоге «Притча о Тройке» была объявлена «идейно несостоятельной».
«Мы — русские люди»
По воззрению Савиной, нельзя точно сказать, чем обогатила либо обеднила русская эра российский язык, — увлекательнее отследить, что показал пережитый русским языком опыт идейного давления. В XX столетии российский язык поменялся, и при всем этом внутреннее динамическое развитие языка совпало с политической и социальной ломкой общества, что стало первопричиной неописуемого ускорения естественных процессов перемен в языке.
Российский язык русской эры не был однородным. С 1-й стороны, многие идейные клише отражали коренные трансформации в сознании говорящего.
«Мы — русские люди» — это самая устойчивая дефиниция, самая искренняя, не по должности, а по сердечку, которая разрушалась еще длительно после того, как закончил жить СССР
Татьяна Савинакандидат филологических наук
Эта дефиниция оказалась так жизнестойкой, что после распада СССР не трудно перебежала в свежее идейное поле, сохранив значительную часть установок на определенное поведение и миропонимание личности. И но с конфигурацией публичного и экономического уклада из языка ушел целый слой лексики, составлявшей фундамент русской идеологии, в современном российском языке все еще обширно употребляется «русская» стилистика.
На улицах русского городка во время работы XXIV съезда КПСС. 1971 год
К примеру, как увидела популярный языковед из Екатеринбурга Наталья Купина, в газетах постоянно употребляются сочетания со словами группы «труд», имеющие обычно времен СССР нрав: искренний, альтруистический, преданный, знатный, боевой; клишированные сочетания «трудовой коллектив, трудовые традиции, трудовые способности, трудовой подвиг, трудовые заслуги, трудящиеся района» и т. д. «Труд» — это рядовая работа, и когда мы перестанем излагать о нем оценочно-экспрессивно в стилистике русской идеологии, можно будет считать, что слово освободилось от «русской прививки».
Савина напомнила слова русского писателя Ильи Зверева, который еще в 1960-е замечал, что «трудовой подъем» — это замечательно, но писать и излагать об этом надо так или иначе по другому. Но от стиля, имеющего 70-летнюю традицию, не так легко избавиться. Тут также играет свою роль то событие, что значимая часть современных русских политиков — это люди, «рожденные в СССР».
Кофе на пути к среднему родуФилолог Владимир Пахомов об конфигурациях в российском языке и почему не нужно этого страшится«Уродливый скандал на пустом месте»Для чего русская власть меняла правила российского языка и к чему это привело?
С другой стороны, властный выражения власти, зафиксированные политическими текстами, растиражированные и множество раз повторенные, привели к созданию языкового канона и его окостенению. Как подчеркивает партнёрша «Ленты.ру», широкомасштабные опыты с идейной компонентой значения слова, управление семантикой стали первопричиной того, что язык утратил доверие собственного носителя, в особенности слой политической лексики.
«Изучая российский язык русской эры, можно увидеть немало увлекательного», — считает Савина. По ее воззрению, точно языковые сигналы позволяют опознать процесс идейной индоктринации носителей языка.
В цехе по ремонту электровозов появился выпуск стенгазеты о трудовой победе бригад, возглавляемых мастерами В. Кучанским и В. Капустниковым. СССР, 20 апреля 1973 года
Когда власть берет на себя роль интерпретатора, объясняющего значение нового слова, при этом толкование напрашивается свыше и стремится к тому, чтоб стать единственно веской, — это давление. Когда в слово встраивается и напрашивается снаружи оценочность, до того ему не присущая, — это давление. Когда влиятельное мировоззрение профанируется за счет языковой игры и добавленного контекста — это языковое сопротивление, которое может-быть только при идейном давлении на язык. «Другими словами, коммуникация власти и общества постоянно спотыкается о язык и порождаемые им смыслы», — подытожила языковед.